Жизнь Поздеева

Просматривая перепалку «живописцев» на одном из форумов, я наткнулся на следующее: «Есть один художник. Именно художник. Русский Матисс. Его зовут, звали Андрей Поздеев. Его работы меня сильно взволновали и как-то утешили. Недавно он умер». Первое вдохновение посетило Поздеева в пять лет – он нашел у своего деда краски и решил, что хочет стать художником. Позже он говорил смеясь: «Не стал бы художником, был бы цирковым клоуном». Судьба цирк исключила.

С кистью на нарах

Когда началась война, мать из Тюхтета отправила сына в Красноярск, посчитав, что здесь ему будет лучше. Андрей начал работать на комбайновом заводе, но быстро понял, что это ему не по душе – здесь не было места вдохновению. «Это не мое», – как говорил он позже, может, и тогда сказал, самому себе. 
Но страна жила по законам военного времени, и за самовольно брошенную работу Поздеев получил шесть месяцев тюрьмы «по-сталинскому». В колонии рисовал, оформлял стенгазеты. После освобождения, направленный в училище железнодорожников, оказался в бараках на станции Енисей – место на отшибе, рассадник воровских притонов, частые милицейские облавы. Во время одной из них был схвачен и Поздеев. Снова шесть месяцев заключения. Опять стенгазеты, портреты, лозунги… Но рисовал с вдохновением, и если не принимать во внимание место, то, чем он здесь занимался – было его. 
По окончании срока ему предложили работу в клубе, но он отказался. Пошел добровольцем на фронт. Ему 18, на дворе 43-й, и в его красноармейской книжке в графе «Довоенная профессия» одно слово – «художник».

Без вины виноватый

Их группу новобранцев отправили на Дальний Восток. Попал в связисты и спустя годы с облегчением вспоминал, что не убил ни одного человека. Но в своих снах часто видел те горы трупов, что оставались после работы дальнобойной артиллерии. Медаль «За победу над Японией» не избавляла от этих снов – они прекратились, только когда он написал картину «Война». Люди, как раздавленные окурки в переполненной пепельнице, – показ такой изнанки войны стал своего рода исповедью. К теме поставленной на поток бойни Поздеев вернулся в «Стрелках», после рассказа об охоте чиновников на птицу в Заполярье. Стрелки изображены в искаженной манере и почти сливаются с интенсивно-красным фоном. Черные ружья-двустволки. И весь передний план – убитые птицы. Делать их неживыми – любимое дело стрелков. «Сволота! – негодовал тогда Поздеев. – Что же они делают! Разве нужно столько бить, чтобы пухом все было устлано!» 

Университеты

Когда нагруженный холстами и листами картона Поздеев появился в Красноярске в 1948-м, за его плечами была не только война. Холсты и картонные листы, которые Поздеев привез с собой, – это этюды и портреты, написанные за последние два года. Конечно, он хочет показать работы художникам-профессионалам, для этого и приехал. Самым маститым в то время считался Дмитрий Каратанов, но подойти к нему Поздеев так и не осмелился. Позже вспоминал: «Тот всегда ходил в рубахе-толстовке, такой отрешенный, весь не в себе – ну как я к нему сунусь?» Кто-то подсказал ему идти в товарищество «Художник». Самоучку поддержал Андрей Лекаренко – он не только разглядел в Поздееве талант, но и понял, чего не хватает молодому художнику. Суриковскую художественную школу, где Лекаренко сам преподавал, Поздеев окончил с отличием за два года. Но от «домашнего импрессионизма» Лекаренко отучить Поздеева так и не смог.

Задолго до фильма

В самом начале 50-х Поздеев поступает в Школу работающей молодежи номер 10 и сразу же обращает внимание на учительницу литературы. Ее зовут Валентина Михайловна Крючкова, и она... моложе всех своих учеников. В ноябре 1955 года, накануне очередной годовщины революции, Поздеев преподносит учительнице картину – крыши старого Красноярска на фоне очень светлого весеннего неба. Картина с подписью: «Человеку с большой душой и милыми привычками от упрямого школяра, не знающего русской грамматики». Пытаясь побороть смущение, он говорит, что картина хорошая, была на большой выставке.
– Если вам так дорога эта работа, зачем вы мне ее дарите? – спрашивает она.
– А вы мне еще дороже, Валентина Михайловна, – говорит он, вконец осмелев.
– Знаете, Андрюша, вы мне тоже нравитесь, – говорит она, и между ними все становится на свои места. 
– Ну вот, закончу десять классов и поженимся! – говорит Поздеев.

Не под «копирку»

Жили в доме тестя. «Андрей больше копии писать не будет, – сказал как-то дочери Михаил Крючков, – он будет работать творчески. У меня не вышло, может, у него получится». Крючков был журналистом, человеком творческим и видел терзания зятя между зарабатыванием денег и потребностью творить. Вопрос денег тесть взял на себя.
В 60-е годы Поздеев много пишет город. Бордовый цветовой аромат тогдашнего проспекта Мира буквально сочится с тех городских пейзажей. Постепенно автомобили на его картинах начинают напоминать прохожих, дома обретают пластичность. «Город – великолепная мастерская!» – говорил Поздеев. – Он живой!» Так он виден на «Пейзаже с красным домом». Картина проходит зональные выставки, но не допускается на всесоюзную. Поздеев ругается: «Почему? Они же должны!» Но продолжает работать в том же стиле.
Еще одной мастерской становится Кузьмичева поляна. «Божьим местом» называл он и ее, и долину реки Калтат. Часто ночует в «дырявой избе» – тамошнем сторожевом посту на Столбах. Там написана «Здесь живешь ты»: избушка-землянка с поросшей травой и цветами крышей не просто место ночлега, при виде «дырявой избы» душа говорит себе: «Здесь живешь ты».

Жизнь в долг

Способность художника оставаться внутренне свободным всегда идет под руку с бедностью. Долги записывал на стене – на известковой побелке карандашом. Если и удавалось отдать, то картинами. Как-то в одном из интервью Валентину Поздееву спросили: «А правда, что Андрей Геннадьевич мог последние деньги потратить на цветы?»

Она засмеялась: 

– Да господь с вами, какие последние? У Андрюши были огромные долги, огромные. И он, знаете ли, так спокойно к ним относился. О деньгах вообще не любил говорить. 
Для Поздеева деньги были лишь средством для покупки красок. Цветы же он рисовал. «Цветы... Я всегда писал и люблю их. Это великолепное существо, невероятно разное. Красота, прелесть, нежность. Я не могу от этого отказаться».
В 1986-м Союз художников проводил зональную выставку, на которую Москва прислала своего человека – редактора столичного журнала «Декоративное искусство». Увидев работы Поздеева, он возмутился: «Вы что, с ума сошли? Это что у вас за живописец буржуазный?» 86-й год, самое начало перестройки, свобода взглядов на пике моды, и критика москвича дает обратный эффект – картины Поздеева начинают скупать. К 1988 году он наконец-то рассчитывается с долгами.

Я это уже умею

Его сравнивали с Миро. Он не хотел сравнения, ему это не льстило, даже коробило. Поздеев всегда говорил, что он – реалист. Выйдя из реки постимпрессионизма, в которую в свое время влился ручьем, он просто пошел дальше. Позже Валентина Поздеева вспоминала:
– Он всю жизнь переходил со ступеньки на ступеньку, менял манеру письма, тему. Доходил до какого-то порога и говорил: все, не могу работать, я уже это умею. Но проходило время, и он снова кидался в работу и писал уже по-новому. А когда заболел, у него никак не получалось выйти за рамки привычного. Очень грустно об этом говорил – опять цветочки… Но не работать он не мог. Вдохновение. 

По одной линии

«Задумал отдать свое впечатление холсту, – считал Поздеев, – отдай. А как его выразить – дело десятое. Образ у меня часто «дозревает» во время работы. Холст готов – это я чувствую. Иногда я сдираю холст – не получилось! Почему не получилось? Все потому, что я иногда пытаюсь родить пятимесячного ребенка. А технология должна созреть… Когда холст состоялся, он живой, у него должна быть душа. Когда она появляется? Я это понимаю почти сразу. Стою перед холстом и вижу: этот получился. Пойдет работа или нет – могу сразу сказать. По одной линии. По своему состоянию».

«Несостоявшиеся» картины Поздеев просто рвал или резал. Безжалостно.

Постоять на горе

Его библейская серия многим до сих пор не очень понятна. «Сотворение мира», «Чаша», «Голгофа», «Вознесение» – это вершина, на которую он забрался раньше всех и заглянул куда-то. Лаконичный язык цветовой плоскости. Пространство условно, символично. Время замерло, остановилось, погрузилось в вечность. Нет сюжета – только образы-ассоциации, которые выражают все. В последние годы жизни ему снились странные сны. В одном из них он увидел себя среди людей, слушающих нагорную проповедь Иисуса.

– Я во сне видел Христа, – сказал он Ваганову, когда тот пришел в мастерскую.
– Ну и как он поживает? – попытался пошутить Ваганов, внутренне сжимаясь. Когда человек говорит такие вещи, невольно возникает вопрос о его психическом здоровье.
– Ты не смейся, – ответил Поздеев. – Я действительно был на нагорной проповеди. Я понимал, о чем ОН говорит, когда проснулся – все помнил! А только взял карандаш и прикоснулся к бумаге – все исчезло.

Поздеев умирал в своей мастерской. Время от времени, в бреду, просил бумагу. Не могли понять, какую – какие-то документы или лист для записки. Подсовывали под руку картон, в ладонь вставляли ручку – не то. Медсестра, ухаживавшая за мастером в последний месяц его жизни, все пыталась ввести морфий – но организм уже почти не принимал лекарство. И вдруг в какой-то момент он вышел из забытья и совершенно четко произнес: «Бумагу и карандаши положите со мной».

За помощь, оказанную при написании этого материала, выражаем признательность Владимиру и Татьяне Вагановым, основателям Музея доброго человека и просто добрым людям.
– Чего ты так красишь? – говорит Поздеев Ваганову, стоящему за соседним мольбертом.
Ваганову обидно, ему казалось, что он весь отдался работе и получилось неплохо. 
– Ты ПИШИ! – добавляет Поздеев. – Посмотри взаимоотношение, тон, ухвати, улови… А ты – красишь!
– Андрюша, у меня такое ощущение, что твоей рукой водит кто-то из космоса! – сказал однажды Ваганов Поздееву, когда, придя в мастерскую, увидел новую работу мастера.
Поздеев посмотрел на Ваганова и ответил, ерничая:
Ты знаешь, может, и водят, а это мне не мешает! Пусть водят дальше.

Текст –  Андрей Моско